Отстрел непуганых мужчин - Страница 63

Она на мгновенье остановилась, и за это краткое мгновенье ее возбуждение угасло, сменившись равнодушием столь полным, что, казалось, даже говорить стало тягостным, из-под палки совершаемым трудом.

— Митя решал все сам, — тихо и невыразительно продолжила Бэби. — Он такой был единственный, и больше такого не будет. Его не надо было защищать, им нельзя руководить. Рядом с ним я чувствовала себя глупой и слабой и знала, что имею на это право. Он сказал мне однажды, еще в поезде: «Даже самой сильной женщине надо на кого-то опереться». Он понимал меня, я знаю. Он пожалел бы меня, если бы не ты. Он единственный на свете, кто пожалел бы меня, и я б на него не обиделась за это, потому что он действительно сильнее. Впрочем, это все уже неважно. Все кончено.

— Но почему тогда… почему ты не… не пыталась… то есть…

— Потому что он не любил меня и не полюбил бы никогда. Никогда, не при каких обстоятельствах.

Она слабо махнула рукой и уставилась в пространство перед собой неподвижными глазами. Я смотрела на подругу и не узнавала ее. На кровати сидело страшное, невероятное существо. Оживший манекен, восковая фигура. Я всегда считала Бэби очень хорошенькой, почти неотразимой. Теперь я впервые могла оценить ее внешность объективно. Правильные кукольные черты лица без малейшей самобытности, скучные и невыразительные. Неотразимость, как выяснилось, им придавал некий внутренний огонь, теперь угасший. Огонь яркой, сильной, неутомимой души. Представьте себе, например, прекрасный дворец, в котором проходит бал. Пылают свечи, кружатся пары, звучит чудесная музыка, и дворец словно прилетел к нам из волшебной сказки. И вдруг в единый миг обстановка переменилась. Темнота, пустота, тишина. Даже не так! Выбитые окна, сломанные двери, мусор на полу. И оттого, что помнишь дворец этот совсем другим, сейчас он ужасает вдвойне.

Леденящий холод охватил меня. Три раза за последние дни я сталкивалась со смертью, но ни разу еще облик смерти не представал передо мной в такой откровенной наглядности, в такой обнаженности самой своей сокровенной сути. Была бьющая через край жизнь, а стала смерть. Вот она, я ее вижу!

— Что я могу сделать для тебя, Бэби? — спросила я. — Чего ты хочешь?

— Хочу умереть, — равнодушно ответила она, почти не шевеля губами, легла и отвернулась к стенке.

Меня будто ножом полоснуло. Она не имела права так отвечать! Она не имеет права вести себя так! Это неправильно, это невозможно! Бэби не смеет хотеть умереть, она не такая! Я подбежала, схватила ее за плечи, повернула и принялась зачем-то трясти. Она не вырывалась, вообще не реагировала никак, словно тряпичная кукла.

— Митю убили! — заорала я, вне себя. — Его убил тот же, кто и остальных, понимаешь? Неужели тебе все равно? Убийца сделал это и теперь доволен, понимаешь? Неужели тебе все равно? Надо что-то делать!

— Ничего не сделаешь, — спокойно возразила Бэби.

— Нет, сделаешь! — продолжала орать я, не в силах остановиться. — Сделаешь, и я сделаю это! Я найду убийцу и накажу его, я даю тебе честное слово! Я клянусь, что я… что я… — мне было трудно придумать нечто подходящее, и я завершила: — Я клянусь, что не напишу больше ни строчки, пока не сделаю этого! Ни стихов, ничего! Ничего, пока я не найду убийцу и не накажу его!

Я остановилась в изнеможении. Силы оставили меня. Если б я целый день таскала тяжелые камни, вряд ли я чувствовала бы себя более усталой.

— Дура, — без выражения прокомментировала Бэби. — Ты не умеешь не писать.

— Да, — согласилась я, — но придется. Я дала слово.

Я вглядывалась в чужие, мертвые черты, и что-то смутно знакомое стало проступать в их каменной неподвижности. Словно в том самом заброшенном, разрушенном дворце зажглась маленькая тусклая свечка. Она не способна осветить даже самой жалкой каморки, но ее колеблющийся огонек дает надежду. Огонек горит, значит, люди могут вернуться.

— Талантом нельзя бросаться, — мрачно и холодно уведомила меня подруга. — Он обидится и исчезнет навсегда. Так бывает.

— Бывает, — кивнула я, — только ничего уже не поделаешь. Я дала слово. Ты права, Бэби. Ты делала для меня все, а я ничего. Я ничего и не умею, я знаю! Я ничего не могу предложить тебе, чтобы тебе стало легче. У меня есть только талант. Я отдаю его.

— Он мне не нужен.

— А тебя не спрашивают, — оборвала я. — Я скоро вернусь.

Я знала, что мы не останемся здесь больше, завтра же мы улетим домой. Прежде, чем сделать это, я должна была уточнить одно обстоятельство. Уточнить на свой страх и риск, по собственному глупому разумению. Хитрости мне по-прежнему недоступны, зато исчезло привычное смущение. Нет, оно не исчезло, оно все еще при мне, просто я не намерена и далее с ним считаться. Есть вещи, которые ты совершаешь, не считаясь ни с чем и ни с кем, включая себя самое.

Я постучала в дверь.

— Да? — голос Юрия Андреевича звучал преувеличенно ровно.

Я зашла, села, посмотрела в напряженные глаза и повторила про себя фразу, произнесенную им над телом бедного Леши. Он сказал тогда: «Все-таки случилось». Сказал со странной покорностью судьбе. Теперь же покорности не было в помине, а была почти каменная жесткость.

— Что, Оля? — язвительно спросил он. — На мне цветы не растут и узоров нет.

— Вы не убивали Лешу, а Митю убить просто не могли бы, — не сводя взгляда с напряженных, кипящих болью глаз, немеющими губами прошептала я. — Он слишком хороший, чтобы вы могли сделать это. Вы не делали этого, да?

Напряжение моего собеседника мгновенно исчезло, сменившись растерянностью, даже недоумением.